Это более чем непростая задача – написать эссе на тему «451» Брэдберри.

Во-первых, в силу своей (более чем заслуженной) популярности, произведения его перечитаны критиками и рядовыми читателями вдоль и поперёк, и обнаружить в них что-нибудь оригинальное сегодня не представляется возможным – всё уже написано и сказано в достаточной мере для того, чтобы кто угодно мог додумать детали самостоятельно.

А во-вторых, и это, пожалуй, самое главное, как в случае с любыми антиутопиями за авторством гениев: спустя более чем полвека, предсказания Рэя Дэвида уже сбылись полностью или угрожают окончательно сбыться в самое ближайшее время. В связи с этим классифицировать это произведение как фантастическое уже нет необходимости – можно выглянуть в окно и увидеть в тексте гиперболизированное описание современной нам реальности.

Microsoft уже объявили о создании сервиса, который, используя огромные плазменные панели, будет интерактивно взаимодействовать с пользователем; индустрия производства бумажных книг еле дышит; по телевизионным каналам в перерыве между шоу про экстрасенсов вещают о том, что миром правят инопланетяне, а некоторые из политологов всерьёз обсуждают угрозу мировой войны, в то время как зрители гораздо более заинтересованы в том, чтобы узнать, чем же закончится новый сезон популярного телесериала.

Да что там, даже накануне написания эссе, автор слышал от однокурсников, что некоторые из них читали текст в сокращённом варианте. И есть какая-то ирония в том, что антиутопию, повествующую о добровольном отказе людей от книг, произведение, оказавшее огромнейшее влияние на весь культурный контекст XX века, студенты высшего учебного заведения в веке XXI не читали, и, даже после прямого требования преподавателя, читать не хотят.

И никаких отрядов красных саламандр уже не нужно.

Сюжет в «451» с первого взгляда может показаться достаточно простым: в относительно недалёком будущем пожарные окончательно утратили свою функцию людей, тушащих возгорания, и стали одним из филиалов тайной полиции, сжигающим запретную литературу. Этаким «центром Э» с расширенными полномочиями.

Главный герой произведения, Гай Монтег – один из таких «пожарников», пропахший керосином мужчина лет тридцати, ведущий малоосмысленную рутинную жизнь, женатый на женщине, которую он едва знает. Но однажды в его сомнамбулическое существование вторгается семнадцатилетняя девушка Кларисса, которая нарушает его спокойствие действием, весьма радикальным для мира спектакля – разговором. Стоит ей задать простые детские вопросы про счастье и любовь – и Гай начинает подозревать, что он на самом деле глубоко несчастен, причем осознать причину этого несчастья он не в состоянии.

Окончательно из оцепенения, в котором Монтег пробыл всю свою сознательную жизнь, его выдёргивает неудавшаяся попытка суицида его жены Милли. Обнаруживается тотальное отчуждение мира, в котором есть всё и практически всё дозволено – но никто не счастлив. Это отчуждение сочится из каждой поры общественной жизни, оно написано на пустых лицах окружающих Гая людей, оно ложится с ним в кровать вместе с его женой Милли. Но в отличие от неё, спектакль не засыпает никогда – наушники «ракушки» работают даже после того, как отключается их реципиент.

Однако, даже разбуженный и осознающий, что что-то происходит явно «не так», Гай ещё не может осознать подлинных причин своего беспокойства. Для того чтобы это понимание пришло, сюжету требуется ещё одна смерть, и это – смерть невинной пожилой женщины, которая погибает, защищая свои книги от Гая и команды пожарников. А значит – косвенно и по его вине.

Гай заболевает, отказывается выходить на работу, что ведёт к столкновению и продолжительной дискуссии с брандмейстером Битти.

Но к реальным действиям его побуждает лишь смерть самой Клариссы.

Так Гай, в результате целой серии столкновений с Реальным, выражающим себя посредством смерти, осознаёт, что мир, окружающий его, ужасен, и это в том числе и его вина. И тут следует важная оговорка самого автора: он подсказывает нам, что подсознательно его герой подозревал что-то и до совершения радикальных действий (украденные им с мест преступления книги хранились в доме еще до означенных событий), однако скрывать это ему умело удавалось даже от самого себя.

У древних культур есть целые обряды инициации, связанные со столкновением молодого человека со смертью, после которого он может считаться половозрелым членом сообщества. И вот в такой же обряд Брэдберри посвящает своего, совсем уже взрослого, героя. И лишь такой уже взрослый Монтег вдруг осознаёт, что окружающий его мир – это мир откровенных инфантилов, взрослых дегенератов, неспособных ни на рефлексию, ни на какое-либо собственное суждение. «Из детской – в колледж, потом обратно в детскую», — призывает Битти, и многие из этого мира Брэдберри действительно не повзрослеют никогда.

Подобная аморфность инфантилизованных масс не решает никаких социальных проблем – в мире «451» с 1960 года выиграно две атомные войны, а значит, весь мир поставлен под пяту американской гегемонии, да и по сей день над головами взрослых людей периодически пролетают истребители, больших дядек периодически призывают на войну – убивать и умирать – но всего этого люди предпочитают просто не замечать, забываясь в увлекательных зрелищах. Дети с задержками в развитии постоянно улыбаются окружающим, не ожидая от него опасностей, и именно таким ребёнком в «451» перед нами предстаёт всё человечество.

А вот уже в нашем мире даже не с 60-го, а с 90-го года прошлого века США поучаствовали в как минимум в семи военных операциях: Сомали, Югославия, Афганистан, Венесуэла, Ирак (дважды), Ливия; — не названных войнами в самих США лишь потому, что они никоим образом не затронули их обывателя. Однако, если спросить о качестве подобных операций у сербских женщин или детей Ирака – для них более приемлемым будет термин «интервенция». Это я ещё не упоминаю два, с периодичностью в десять лет, вторжения на Гаити, государство не интересующее мировое сообщество, и поддержку радикальных салафитов в Сирии, Египте, Ираке, Саудовской Аравии и по всему Ближнему Востоку.

В курсе ли рядовой американский обыватель о зверствах, учинённых в этих регионах? Может ли он хотя бы пальцем ткнуть в глобус, верно указав географическое расположение этих регионов?

Итак, сбегая из этого, внезапно опротивевшего ему общества, Гай встречается с Фабером — пожилым человеком, преподававшим в прошлом словесность и выкинутым на улицу за ненадобностью гуманитарного образования в новом обществе. Едва ли не в первой фразе Фабер разражается покаяниями в духе Мартина Нимёллера, дескать, сперва они пришли за теми, потом за этими, а я – молчал и домолчался. А теперь вот сижу один и говорить мне не с кем, да и не о чем.

«Христос стал одним из родственников» — возмущается Фабер. И вот уже в нашем мире один из юмористических героев популярнейшего мультсериала South Park, Иисус, обвешивается пулемётными лентами и идёт воевать во Вьетнам, а панк-группа Bad Religion, один из вокалистов которой преподаёт эволюционную теорию в Калифорнийском колледже, сочиняет саркастическую «American Jesus» об идеологизированной версии национальной религии. Юмор здесь заключается в том, что подобные феномены сами по себе являются рефлексией на уже сложившуюся массовую культуру преклонения божеству, имеющему мало общего с персонажем из Евангелия.

Однако решительность неофита Монтега влияет на Фабера, что приводит к серии самых разнообразных происшествий, самое интересное из которых – безусловно, заочные диалоги между Фабером и Битти.

Битти, начитанный идеолог пожарников, пропагандирует равенство между всеми людьми путём тотального их уравнивания, путём радикального насилия над языком и стирания между людьми всех ключевых различий. Взрослый, лишённый инфантильных иллюзий человек – опасен, он таит угрозу для окружающего мира, и в первую очередь для самого себя. Он ненасытен, неуёмен, постоянно недоволен окружающим и пытается его изменить. Это свободный радикал, неустойчивый элемент, и кто знает, что он может сотворить, попав в тщательно выстроенную кристаллическую решётку, в которой каждому ведомо собственное место.

Профессор Дугин так описывает свой диалог с представителем философии «открытого общества» на одной из международных конференций. В ответ на поставленную Дугиным очевидную, в общем-то, проблему роста количества информации и растущую неспособность отдельного члена общества к её обработке, философ (запамятовал фамилию, пишу по памяти) отвечает, что это – совсем не проблема. Просто в новом мире, как в известной пародии, «рулят танковые клинья», группы аналитиков по работе с массами данных. Они-то, дескать, и будут нео-брахманами нового общества, в то время как обыватель, неспособный к объективному анализу, будет лишь потребителем специально выданных информационных пайков.

«Чем шире рынок – тем тщательнее надо избегать конфликтов», — заявляет Битти из книги 1953 года, в то время как в наши дни производители интерактивных развлечений выпускают Call of Duty, самую захватывающую, масштабную, увлекательную и прибыльную игру за последние десятилетия. И – самую глупую. Дело в том, что в процессе создания игровой процесс Call of Duty тестируют на специально нанятых для этого игроках – тестерах, при помощи камер отслеживая их эмоции в процессе прохождения. И если игрок в определённом эпизоде заскучал, отвлёкся или просто приуныл – эпизод вырезают безжалостно, вставляя на его место более захватывающий. В итоге в готовом продукте каждую секунду что-то взрывается, гремит и ухает, игрок топит подводные лодки и убивает Фиделя Кастро, но смысла в происходящем нет совершенно – глазу невозможно зацепиться за отдельный кадр, и времени обдумать отдельный кусок сюжета просто нет.

Фабер же в ответ нашёптывает Гаю в ухо до конца не оформленную мечту о гармонично развивающемся человеке. О человеке, который соберёт все знания из всех книг в себе и преодолеет собственную безграмотность, о человеке, который объединит в себе знания технические и знания гуманитарные. О человеке, который станет подлинным Человеком, а не жалкой тенью своей на фоне великих. О человеке, который описан левым ницшеанцем Горьким и совершенно правым образом прочитанным самим Ницше, о взываемым речью на III съезде РКСМ комсомольце и о свободном от отчуждения видовом человеке Маркса из его «записок 1848-го».

А между тем, несмотря на более чем аморфное описание, прецеденты существования такого Человека в прошлом нам известны. В английском они даже породили особенное словосочетание «Renaissance man», человек эпохи Возрождения, обыгранное в одноименном художественном фильме с Дэнни дэ Вито. Мы знаем Микеланджело как творца, который выражался через разные виды искусства: художественное и пластическое; не только как автора, объединившего разные жанры: философию и поэзию; но как человека, сумевшего синтезировать две совершенно разные эстетики, находившиеся в противоречии – эстетику античности и эстетику христианства.

Так Монтег оказывается перед простым выбором между вполне себе прагматичным и более чем реализуемым миром вещей Битти и абсолютно оторванной от реальности мечтой о мире идей Фабера.

Большевиков принято обвинять в том, что ради своей кровавой и оторванной от реальности идеи они затеяли бездумную авантюру, принесшую смерти миллионам людей. Ленину вменяют в вину знаменитую его фразу о переводе «мировой войны в войну народную», однако никто отчего-то не вдумывается в смысл сказанной фразы, между прочим, вырванной из исторического контекста. Мировую войну, уничтожившую миллионы и погрузившую в отчаяние всё человечество, породили не большевики, и «Закат Европы» написали тоже не они. Не они породили Хэмингуэя и Фитцджеральда, Ремарка и Кафку, не они продемонстрировали отчаяние европейского обывателя перед лицом неумолимо надвигающегося конца. Они лишь предложили один из возможных вариантов выхода из положения – и, в отсутствии иного выхода, исполнили его, как умели.

Также и в произведении, на деле этого выбора у Монтега не оказывается: реальный мир на глазах героя совершает ритуальное самоубийство: сперва Битти откровенно напрашивается на смерть от огнемёта Гая, а затем в пламени ядерной войны горит и весь мир.

Конечно, сегодня в нашем мире всеобщего благополучия и огромного количества автомобилей, «451 по Фаренгейту» можно считать забавной антиутопией. Однако стоит оторваться от цепляющего взор экрана, демонстрирующего «родственников», и выглянуть в окно, как становится очевидным, что это – совсем не забавная фантазия начинающего автора из 1953-го.

Это – реальность.

И мир, в котором горит бумага, неизбежно в скором времени будет гореть сам.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>